Алитусский уезд

Варена – это сладкое и тягучее слово из детства, а на самом деле небольшая деревушку в Литве. Туда мы с папой поехали отдыхать, когда мне было 6 лет. Первый и последний раз - вдвоем. И не на море, куда меня возила обычно мама, а в настоящую маленькую литовскую деревню. Поехали мы туда по приглашению двух папиных подруг Дали и Нейоли. Кажется, они были сестрами, или кузинами. Даля брюнетка постарше – добрая и красивая, режиссер Вильнюсского театра, Нейоля – блондинка помоложе, с прической, как у Мерлин Монро, улыбчивая и милая.

Память о Варене осталась у меня в виде двух домов неподалеку друг от друга и здания школы напротив одного из них. Один дом – настоящий, деревенский, со

скотным двором, где жила их третья кузина Дана и второй дом-дачка, Нейолин, где мы с папой и остановились.

Я жила в маленькой комнатке, в которой папа работал, потому что она была светлая. И, просыпаясь, я подолгу наблюдала, как он рисует. Это зрелище всегда было для меня притягательным и очень мне нравилось.

В тот год он делал эскизы костюмов для «Бузинной Матушки» и вот эта картинка навсегда связана у меня с Литвой, с папой. А еще там он читал мне вслух «Мастера и Маргариту». Тогда я, конечно, не очень прониклась этой книгой, мне нравилось слушать только про «приключения кота», зато потом она долго была моей настольной, самой любимой.

Воспоминания о Варене у меня остались детские, детальные. Помню, как я с ужасом разглядывала отвратительные белые личинки колорадских жуков на картофельных листьях, а вот «арбузики» - полосатые черно-белые жучки, мне очень нравились.

Помню, как собирала малину и землянику с кустов в саду. Как-то раз мы сходили за грибами, долго чистили их в саду, а потом Даля и Нейоля жарили их с картошкой. Но порезали они их так крупно, и так плохо пожарили, что они остались скользкими, как будто вареными, и мне стало плохо, пока я их ела и меня долго тошнило. А папа, Даля и Нейоля волновались и поили меня чаем, в который бросили собранные мною ягоды для вкуса. И с тех пор я не могу пить чай со свежими ягодами, меня сразу же начинает тошнить, видимо, в память о тех грибах.

Папа задумал собрать коллекцию бабочек и купил мне сачок. Бабочек в Варене было невероятное количество. Нигде, ни до, ни после, я столько не видела.

В две картонные коробки из-под печенья папа вставил аккуратно сложенные и склеенные из ватмана подставки, куда мы помещали пойманных насекомых. На столе лежала доска, и на нее при помощи булавок и тонких полосок бумаги папа крепил пойманных бабочек, так чтобы их крылья после смерти не складывались вместе, а оставались расправленными. Через пару дней, после того, как бабочка «высыхала», мы вместе перемещали их в две коробки. Они и сейчас у меня сохранились, четверть века спустя, хотя хранила я их неправильно, и часть бабочек пострадала, но воспоминание осталось со мною навсегда. Посреди одной из коробок красовался махаон. Такой красивой бабочки я еще никогда не видела. Мы долго ловили ее на лугу. Были в тех коробках еще и жук-носорог, и адмирал, и много шоколадниц, голубой мотылек, лимонницы, капустницы, маленький зеленый жучок… Сладкое детское воспоминание. И хотя сейчас, я бы ни за что на свете не стала убивать красавиц-бабочек (и вообще ничто живое), я счастлива, что тогда мы делали это вместе и бабочки теперь навсегда связаны у меня с папой.

В Варене было две реки – маленькая Варена – речка-ленивка, в которой было тепло и безопасно купаться – с песчаным берегом, мелкая и ласковая. И бурная, холодная - Мяркис В ней я купаться боялась и не любила. А вот папа как-то искупался, причем зачем-то в джинсах. Потом полежал на берегу, высушил их на себе и долго потом мучился с радикулитом. И мучается до сих пор. С тех самых пор. Зачем он это сделал – не знаю, но помню, что ему было очень больно, он стонал, жаловался, и мне было его очень жаль. И я не знала, чем могу ему помочь.

Там же на берегу Варены, папа научил меня делать из песка маленькие печки. Кисть руки закапывалась в песок, формировались стенки, потом рука медленно и аккуратно доставалась, так, чтобы не разрушить всю конструкцию, сверху пальцем делалась дырка и над ней строилось из песка подобие трубы. В печку клались бумажки, веточки и горелые спички, «дрова» поджигались и из трубы начинал идти дым, а сама печка ласково светилась изнутри. Я так полюбила это занятие, что еще много лет потом, строила такие печки в Москве, в песочнице, удивляя соседских детей.

Еще я помню, как мы ездили в соседний городок, в ресторан. И там мне впервые папа дал попробовать на вкус пиво, которое они заказали. Пиво мне не понравилось. Оно было горькое – взрослый напиток. С тех пор я его и не пью.

Ну и, конечно, скотный двор. Там я впервые увидела домашний скот так близко. Больше всего меня потрясли утиные яйца. Они сильно отличались от куриных по форме, были более продолговатые, а желток у них был ярко-оранжевого цвета. Иногда в них было два желтка. Все это после советских магазинных куриных яиц, казалось настоящим чудом.

Там же Даля учила меня доить корову в доме своих родителей. Корова была черно-белая, с прекрасными глазами. Когда я неумело дергала ее за соски, она страшно дергала ногой. И я навсегда запомнила ощущение теплого живого вымени в руках и звук молока, бьющегося о дно пустого еще ведра. Парное молоко с черным хлебом было тогда моим любимым лакомством.

А как-то раз, забравшись одна, без взрослых, в свинарник, я решила прокатиться на свинье. Откуда у меня в голове взялся этот образ – верхом на свинье – не знаю, возможно, из какой-то сказки. Я лет с трех очень много читала и, могла вычитать эту идею в книжке или увидеть на картинке. Я перелезла через невысокий заборчик и с него попыталась сесть верхом на стоящую рядом свинью. Мне это почти удалось. Свинья страшно испугалась, завизжала и бросилась наутек. Я проехала на ней три свиных скачка и свалилась в грязноватое сено. Испугалась, но и развеселилась. Быстро вылезла из хлева и никому об этом не рассказала тогда. Но и такое было в моей жизни. Я каталась на свинье.